Илья Зиновьев

В ТЕЧЕНИЕ 1922 года из Советской России были высланы многие выдающиеся мыслители и общественные деятели, составлявшие гордость не только отечественной, но и мировой науки. В конце года покидает свое последнее пристанище на родной земле известный экономист и философ Сергей Николаевич Булгаков. Из Крыма он перебирается в Париж, где становится профессором богословия и деканом Православного богословского института. За два десятилетия плодотворной научной деятельности им были написаны такие широко известные в религиозно-философских кругах работы, как “Икона и иконопочитание”, “О чудесах Евангельских”, “Апокалипсис Иоанна”, трилогия “О Богочеловечестве”. Начиная с 1932 года С.Н. Булгаков — постоянный участник многочисленных съездов Русского Студенческого Христианского Движения, Англо-Русского Содружества, Лиги православной культуры. Пусть богословское творчество Булгакова не всегда и не во всем совпадало с представлениями высших церковных иерархов о православных догматах, пусть за все 25 лет священства он так и не получил собственного храма, в целом жизнь религиозного мыслителя в эмиграции можно назвать удавшейся. При этом трудно даже поверить, что начинал С. Н. Булгаков как политэконом-марксист и один из наиболее крупных аналитиков теоретического наследия Маркса.

Родился Сергей Николаевич Булгаков 16(28) июля 1871 года в российской глубинке—в небольшом городке Ливны Орловской губернии. В 1881 году он поступил в Ливенское духовное училище, пойдя по стопам своего отца—потомственного священника, скромного настоятеля кладбищенской церкви. Далее он учился в Орловской духовной семинарии, однако неожиданно ее оставил и перевелся в гимназию.

То был период первого мировоззренческого переворота в жизни будущего священника. Последовал длительный разрыв с церковным миром и православными традициями. В этом не было ничего удивительного, ведь вторая половина XIX века—это время бурного “разлива” социалистических идей среди образованной молодежи.

За гимназией последовал юридический факультет Московского университета, после успешного окончания которого Булгаков был оставлен на кафедре политэкономии и статистики для подготовки к профессорскому званию. В 1897 году он сдал магистерский экзамен и отправился в научную командировку в Берлин, Париж и Лондон. Через три года, защитив магистерскую диссертацию “Капитализм и земледелие”, новоиспеченный профессор переехал в Киев, где несколько лет преподавал политэкономию в Киевском университете и Политехникуме.

Понятно, что в этот период круг научных интересов Булгакова замыкался на политэкономии. В общефилософском плане он был приверженцем марксистского мировоззрения или, как определял он сам, “экономического материализма”. Будущий отец Сергий на рубеже веков примыкал к “легальным марксистам”, среди которых были. такие известные экономисты как П. Б. Струве и М. И. Туган-Барановский.

На рубеже столетий во взглядах Сергея Николаевича произошел очередной перелом. От работ более или менее ортодоксально марксистских он переходит к критическому анализу основных постулатов экономической теории Маркса. Постепенно отдельные оговорки и замечания разрослись в творчестве “легального марксиста” до многостраничных статей и даже книг, в которых первоначальные сомнения по поводу явных недоговоренностей и шероховатостей “Капитала” выросли в цельную критику, оперирующую множеством конкретных экономических фактов. Своеобразным итогом исканий Булгакова можно считать его вывод, прозвучавший в опубликованной в 1912 году книге “Философия хозяйства”: “Только ценой философской канонизации Маркса, изъемлющей его из мировой необходимости, может быть утверждаема истинность экономического материализма. Он превращается этим из научной теории, какою хочет быть он сам, в откровение, органом которого являются избранники—его пророки”,

ОСОБЫЙ интерес представляет двухтомник С. Н. Булгакова “Капитализм и земледелие”, написанный в период подготовки к защите магистерской диссертации и вышедшей в 1900 году. Здесь он обращается к анализу особенностей крестьянского хозяйства как экономического явления, подчеркивая при этом:

“Крестьянское хозяйство как таковое до сих пор не было предметом самостоятельного теоретического изучения. Причина этому в том, что для одних теоретиков, как Рикардо, крестьянское хозяйство вообще не существовало, другие, как Маркс и в особенности эпигоны, считали эту форму историческим пережитком, обреченным на вымирание с дальнейшим развитием и долженствующим уступить место крупнокапиталистическому хозяйству”.

Характеризуя крестьянское хозяйство как особую форму организации сельскохозяйственного производства, Булгаков отмечал, что “экономической физиономией” такого хозяйства является непосредственно труд крестьянской семьи. Отсюда определяется основное отличие его От хозяйства крупного капиталистического: “Крестьянин или мелкий производитель стремится к удовлетворению своих нужд и потребностей путем производительного приложения своего труда, между тем как капиталист стремится к извлечению дохода”.

Такая характеристика во многом схожа с той, которой оперировал в своих трудах другой замечательный русский экономист — Александр Васильевич Чаянов, младший современник Булгакова. И это неудивительно, поскольку подходы к изучению крестьянства у них едины.

Булгаков критиковал Маркса за то, что он не понял специфики мелкотоварного крестьянского хозяйства и не нашел ему достойного места в системе экономических отношений капитализма. В результате Марксов анализ сводится, по мнению автора “Капитализма и земледелия” к порицанию крестьянского уклада за то, что оно разнится от капиталистического. Но совершенно не принимается во внимание такой очевидный факт, что производство земледельческих продуктов “вовсе не составляет нормального случая капиталистического производства”. А значит, с точки зрения Булгакова, продукты крестьянского хозяйства никак не могут соизмеряться ни категорией товарного производства—трудовой ценностью, ни капиталистической — ценами производства. “Нужно искать нового масштаба”,— констатирует он,— Таким масштабом может быть единственно уровень потребностей непосредственного производителя”, поскольку значительная часть крестьянского продукта потребляется им самим, составляя основную долю вознаграждения за труд. Продавая же остаток на рынке, крестьянин удовлетворяет другие собственные нужды. Однако деньги, выручаемые от торговли, представляют лишь поверхностную аналогию с заработной платой наемного рабочего, поскольку в мелком земледельческом производстве нет капитале—категории, свойственной лишь капиталистическому укладу.

Из своеобразного понимания природы крестьянского хозяйства вытекала и булгаковская теория земельной ренты. Именно по этому поводу экономист вступил в полемику уже не с народниками, а с марксистами-ортодоксами.

Подобно всем “легальным марксистам” Булгаков отрицал разделение ренты на дифференциальную и абсолютную, разрушая тем самым один из краеугольных камней всей системы творца “Капитала”.

“Я не могу указать во всей системе Маркса более яркого примера немарксизма,— подчеркивалось в “Капитализме и земледелии,— логического фетишизма, критика которого в области политической экономии именно и составляет главную заслугу Маркса, как эта теория абсолютной ренты. Спешно достраивая свою систему, Мерке как будто подавлен ею и утрачивает свободу своего умственного полета”.

В чем же слабость теории абсолютной ренты? По словам Булгакова, результат одного и того же факта — монопольного владения землей — Марксом толкуется двояко: в одном случае как абсолютная рента, в другом — как монопольная цена. Все зависит от того, хватает ли прибавочной ценности для оплаты этого вида ренты.

“Но что же за вещь такая — эта прибавочная ценность,— саркастичееки восклицает исследователь,— что ее как сукна или хлопка или другого какого-либо товара может хватать или не хватать для покрытия возможного спроса. Прежде всего, это не материальная вещь, это понятие, служащее для выражения определенного общественного отношения производства”. Поэтому совершенно ошибочно воспринимать логическое понятие как реальный факт и сопоставлять с ним хозяйственную действительность.

Таким образом Маркс, по мысли его оппонента, делает два неверных шага в теоретическом обосновании своей концепции абсолютной ренты: понятие прибавочной ценности рассматривается как некий материальный фонд, в отрыве от отражающихся в нем общественных отношений капитализма, с одной стороны; реальное экономическое явление — прибавка к цене сельскохозяйственного продукта, обозначаемое как абсолютная рента, но объясняется с помощью эфемерного логического понятия “прибавочной ценности”, с другой стороны.

В свою очередь, анализируя природу земельной ренты, Булгаков сделал вывод, что она не является предметом эксплуатации труда земледельческих рабочих, а значит, и прибавочной ценности, ими производимой.

Конечно, и в сельском хозяйстве производится некоторый излишек, но нельзя забывать и об особом способе установления цен на земледельческие продукты, поскольку здесь отсутствует свободная конкуренция. Поэтому внешне некоторые случаи приложения труда выглядят более производительными — на более плодородных землях, например. Но на самом деле это далеко не так, ведь иначе “нужно приписать прямо чудесную способность создания ценности некоторым видам земледельческого труда, притом постоянно повышающуюся”.

3начит, писал далее экономист, излишек в цене сельскохозяйственных продуктов не может быть объяснен из производственных условий. И если рента и покрывается, то только из продукта неземледельческого труда. “Это есть дань, которая платится землевладельцу всем обществом, тяжелый рефлекс общественного прогресса, земельная рента в этом смысле есть феномен не производстве, а распределения. Ее природа более всего подобна природе косвенных налогов, соразмерно повышающих цену облагаемых налогом продуктов”.

БУЛГАКОВ в ходе своего исследования сельского хозяйства России и стран Западной Европы пришел еще к одному значительному выводу, противоречащему марксовой концепции развития капитализма. С помощью многочисленных экономических фактов автор двухтомника убедительно доказал, что в сельском хозяйстве не действует закон концентрации производства. Во всех странах крестьянство в прошлом столетии демонстрировало поразительные примеры устойчивости мелкого производства на земле, И это объяснялось именно своеобразием трудового семейного хозяйства, не понятого ни Марксом, ни Лениным.

“Но раз земледелие и промышленность (а также и торговля) характеризуются если не противоположным, то, по крайней мере, различным ходом развития, можно ли развитие капиталистического хозяйства определить какой-нибудь одной господствующей тенденцией, как попытался сделать это Маркс? Очевидно, нельзя. Формула, по которой этот ход развития определялся бы в сторону концентрации Или наоборот, была бы неверна, потому что не учитывала бы всей фактически сложности развития. Поэтому общее воззрение Маркса о развитии капитализма, с неотвратимой необходимостью ведущем к коллективизму, также неверна”.

Так, в процессе работы над “Капитализмом и земледелием”, Булгаков-экономист окончательно освободился от прежних своих иллюзий по поводу универсальности доктрины творца “Капитала”, претендовавшей на доскональное объяснение всего прошлого, настоящего и будущего человечества,

Вместе с тем, он продолжал уважительно отзываться о Марксе, не вступая на путь огульного охаивания. Главным для него было своевременное извлечение серьезных уроков из теоретических промахов “учителя”. “Ошибка Маркса да послужит нам предостережением,— писал Сергей Николаевич.— Она объясняется не тем, что ему не хватало знаний,— он принадлежит к самым ученым экономистам не только своего, но и всех времен,— она объясняется общими социально-философскими воззрениями Маркса, его переоценкой действительных способностей и значения социальной науки, границ социального познания”. Здесь же подчеркивалось, что всякий ученый, посягнувший на глобальный прогноз, берет на себя не свойственную ему роль — роль пророка или прорицателя, поневоле тем самым отрываясь от реальности.

Завершая исследование, Булгаков обещал дать общее философское обоснование своего воззрения на роль науки, для чего планировал обратиться к специальному социально-философскому исследованию на эту тему. Так была сделана заявка на расширение и углубление научного творчества, на переход к серьезному метафизическому осмыслению окружающего мира и истории человечества.

После “Капитализма и земледелия” Булгаков написал несколько философских и социологических статей, в которых с еще большей силой утверждал свой разрыв с марксизмом и переход на позиции идеализма, Они составили сборник под символичным названием “От марксизма к идеализму” (1903 год). Сюда вошли и такие работы, как “Об экономическом идеале” и “Задачи политической экономии”, в которых критически анализировалась природа экономической науки в целом.

В 1906 году увидела свет известная статья “Карл Маркс как религиозный тип”. В ней делалась попытка подойти к личности создателя “Капитала” и 1 Интернационала с точки зрения религиозного мировосприятия, объяснить его жизнь и деятельность некоей религиозной одержимостью, которой они были наполнены. Причем религиозность Маркса, по мысли Булгакова, была своеобразной — богоборческой, поскольку был он атеистом до мозга костей.

ЛИНИЯ критического разбора политэкономии, да и науки вообще, получила дальнейшее развитие в фундаментальном труде “Философия хозяйства” (1912 год), представляющем собой попытку создания целостной идеалистической философской системы. Причем была опубликована только первая часть книги, вторая же не была даже написана. Но сам Булгаков считал продолжением “Философии хозяйства” книгу “Свет Невечерний” (1917 год), хотя она представляется более богословской, чем философской..

Понятно, что к богословскому продолжению “Философии хозяйства” профессор политэкономии и известный общественный деятель — депутат II Государственной Думы — шел долгие годы.

Во многом под влиянием революционных событий 1905—1907 гг. он отказывается от философской проблематики. Все громче в его творчестве 10-х годов стали звучать христианские мотивы. Вспомним хотя бы заключительные слова Булгакова из статьи “Героизм и подвижничество” в сборнике “Вехи” (1909 год).

“Религиозна природа русской интеллигенции. Достоевский в “Бесах” сравнивал Россию, и, прежде всего, ее интеллигенцию с евангельским бесноватым, который был исцелен только Христом и мог найти здоровье и восстановление сил лишь у ног Спасителя. Это сравнение остается в силе и теперь. Легион бесов вошел в гигантское тело России и сотрясает его в конвульсиях, мучит и калечит. Только религиозным подвигом, незримым, но великим можно излечить ее, освободить от этого легиона...”

Увы, великие пророчества Достоевского даже такому незаурядному мыслителю как Булгаков было трудно донести до разбушевавшейся России в публицистических и научных статьях. И он ушел не только от политики, но и от науки, вступив на поприще религиозного философствования. И именно здесь выступает как последователь не только Достоевского, но и другого великого русского мыслителя Владимира Сергеевича Соловьева. Определяя свое отношение к последнему, Булгаков писал: “Соловьев является единственным, пока в новое время философом, выразившим философски вечные истины христианской религии...”

Выстраданное обращение к вере отцов имело в жизни Булгакова и вполне практическое основание. В 1905 году он впервые за долгие годы пришел в храм на исповедь. Через двенадцать лет участвовал в работе Собора Русской Православной церкви, на котором вновь, после долгих десятилетий отсутствия первосвященника, был избран Патриарх. А в 1918 году богослов принял сан священника.

Copyright © 1999 Ural Galaxy