Арсений Ли

Осень века

Я шуршу каблуками
по свежеосенней листве,
не касаясь земли,
но, увы, и небес
не касаясь.
По касательной
к шару земному
проносится стая,
стая птиц,
улетающих в прошлое
с веком моим
во главе.

Письмо за границу

Курить бросаю, бросил пить,
Ночь потихонечку к исходу…
Когда-нибудь мы будем жить,
Идя, как вы, от года к году.
У нас закончилась война,
Родные вновь встречают сени.

А над страной встает зима,
Льняная, как Сергей Есенин.

***

Под желудком весна-c
И вот уже катится к черту
Весь мир кроме нас.

***

Колючий, морозный запах,
Розвальни через поле,
Белый, в еловых лапах,
Едет герой на горе,
Едет поэт на пулю,
Жизнь свою дорифмуя,
Чтоб разыскать то слово,
Что прорастает кровью…
Бросит Есенин небрежно:
— Кто это едет, Пушкин?
— Ли, сукин сын, Арсений…
Петр, отпирайте, ну же!

Три мальчика

За пустырем, где стройка и река
Дает излучину, светла и прихотлива,
Снимали сети споро и трусливо
Три мальчика с соседнего двора.

Смеркается. Живое серебро
Чуть рдеет на закатном косогоре.
Конечно, вырастут, конечно, выйдут в море,
Ну, а пока смеются у костра,
И закипает в котелке вода,
И время их обходит стороною.
Все будет — снег, стихи и лагеря,
Или, допустим, как-то обойдется.
Все будет, а пока — мерцание костра,
И сердце бьется, сердце бьется.

Диптих

1

После дождя… уже совсем свежо…
Ах, эта осень, с маху, голой жо…
Как на ежа, как в жимолость живую —
Людскую сухомятку ножевую.

А шутка ли, в кленовый вертолет
Слоняться, как без Родины, — без дома,
Свой одинокий скарб оставив дома,
В родной стране, которой не везет.

2

После дождя… уже совсем свежо…
Ах, это осень пробуждается, чертовка…
Сентябрь, прозрачны улицы, неловко
Шатаешься в осиновом дыму.

Как будто бы подглядываешь в жизнь
Чужую через тюль убогий,
Крылатые садятся недотроги
У божьего, высокого крыльца.

Сергей Гусев

***

Любовь по Михаилу Бахтину
Растет на гребне скоростных хайвеев
Где ямщики печаль-тоску развеяв
Поют на дальней станции сойду

И исчезают в дымке проводов
Линейные объекты мирозданья
И скорые летят без опозданья
Неся на север ледяной покров

Там на одной из пригородных дач
Мок прошлогодний тюбик фтородента
Шел дождь и целовались два студента
Под линией элктропередач
Разорванная джинсовая ткань
Клубилась над застывшими полями
И тихий ангел четырьмя крылами
Цеплялся за стальную филигрань…

***

Участникам московского пожара
Достались раскаленные ключи
И жгучий холод скифского кинжала
Погнал войска по выжженной ночи

Там под покровом лошадиной пены
Россия погребла Бородино
Мадам Тюссо топила манекены
Сливая в Темзу старое вино

И горстка переплавленного воска
Форсировала вплавь Березину
Загнав коня он вышел из повозки
Тот мальчик убежавший на войну

И на глазах измученной дружины
Припал губами к черепу коня
Раздался звук сорвавшейся пружины
Шептала одиночного огня

Про слонов

Я помню лето и слонов которых
Слепой колхозник гнал на водопой
Ведя счет дням по расписанью скорых
Мы пили чай с лимоном и травой

И ждали появленья дирижаблей
На фронте необъявленной войны
Соседский мальчик с деревянной саблей
Принес газеты За рекой слоны

Трубили поднимая тучи пыли
И строились в порядок боевой
Прильнув к прицелам мы совсем забыли
Что стынет чай с лимоновой травой

И словно полководец Карфагена
Сняв телогрейку с левого плеча
Слепой колхозник вышел на арену
Трехногий стул с собою волоча

И замер в напряженном ожидании
Наводчик ПТУР на вышке смотровой
Так началось создание мирозданья
Так остывал лимоновотравой

Валентина Костарева

***

Пролетала птаха —
Божья запятая,
На закате солнца
Воздух уплетая.

Наглоталась вольной
Высоты крылатой.
Канула — в четыре —
Стороною пятой.

***

Смеется северная осень,
Мне не чета,
Кончается ударом оземь
Полет листа.
У расставанья губы слаще
И ярче взор.
И снится поезд уходящий,
Его грохочущий, летящий
Живой узор.

***

Вот и ты заблудился в чернявой тоске,
Замечая лучи на моем волоске.
Не пронзить тебе ткани весенней.
Так мороз замирает на свежей доске,
Ожидая суда потеплений,
Голубящихся в божьем броске.

Ярослав Старцев

Сказка

Тихо вокруг. Тихо.
Только вблизи где-то
Бродит в домах лихо,
Ставит свою мету.
Мелом на дверь — крестик,
Птичку углем — на стену…
Может, на том месте
Встретишь и ты измену?
Может, вот здесь, рядом,
Кожи уже сушат,
Чтобы ремни сделать,
Ими стянуть душу?
Тихо вокруг. Тихо.
Четче теней пляска.
Где-то вблизи — лихо…
Сказка? Да, да! Сказка…

***

Чужие и неловкие страсти и смерти…
Твоя душа — как пленка, тонка и прозрачна.
Порой сквозь нее тебе мерещатся черти —
Они на самом деле хилы и невзрачны.
Пускай тебе привидятся ярость и горечь,
Они животной боли пустые остатки.
Ты хочешь у фигурок все движенья ускорить,
Разгадывать пытаясь их смешные загадки.
И кажется, что все они — в тебе и живые,
И ты играешь с ними, этим правилам вторя.
Ты каждый день их мир открываешь впервые,
Ты помнишь, что в нем были еще горы и море.
И этот мир все больше — растет, раздуваясь,
Все контуры изогнуты и так многозначны.
Они блестят на солнышке, переливаясь…
Душа твоя — как пленка: тонка и прозрачна.

***

А.Р.

Чадит свеча, и лень с нее снимать нагар…
Озноб. Не греет плед, не греет жар камина,
И в комнате тоска висит так ощутимо,
И тянется в душе часов восьмой удар.

Бутылка уж пуста, а сердцу — тяжелей
От темноты вокруг, от тишины унылой,
И кажется весь мир нелепым и постылым,
Как будто в жизни нет ни чести, ни друзей.

Страдает горько ум, по прошлому скользя, —
Отравленный уже, он все еще в дороге.
И кажется, о н а застыла на пороге…
Пошел бы с ней — оставить жизнь нельзя.

Осень

Порог. Темнота. Всплеск.
Всплеск чувств, свободных от света.
Возможен стал черный блеск,
Возможно немое лето.
Лучи уж не хлещут плеч,
Без страха глаза раздеты.
Пронзительный солнечный меч
Остался за дверью где-то.
Бог тьмы — милосердный бог,
Не жаждет ничуть обета,
Ни крови, ни жертвы впрок,
В отличье от бога света.
Здесь можно воздух вдыхать —
Кипящего золота мета
На горле начнет исчезать,
Не возобновляясь с рассветом.
И губы, привыкшие пить
Металл, добела разогретый,
Сумеют еще ощутить,
Что были — губами поэта.

Василий Бурнин

***

Люблю город, спокойно лежащий в ночи, —
Не видать, чьего цвета сейчас кумачи.

Все равны, одинаковы все на успех;
Крыши слева направо, стены — снизу вверх.

А внизу фонари, а внизу молодежь,
И чего потеряешь, того не найдешь.
А чего потеряешь, забудешь потом
И домой возвратишься приблудным котом.

А что дали под дых, так уже все равно…
Падай, падай костяшкой в цепи домино.

***

Я — в городе. Город — большой магнит.
Я им раздавлен и смят.
Мне снится не женщины голый вид —
Троллейбусов долгий ряд.

Но я на любовь к нему обречен,
Мы мыслим в одном ключе.
Он, словно поэт, озарен лучом,
Я, словно бульвар, ничей.

Когда в него вваливаются снега,
Мой город безумно стар,
А летом асфальтовые луга,
Нагревшись, рождают пар.

Он — словно та маленькая страна
Под римской большой пятой,
И, чтобы его воспеть, я на-
Строился на не-строй.

О, если б воздвигнуть свои этажи
И в небе свободном жить!
И видеть, как город внизу лежит,
Могучий и Вечный Жид.

***

Самоубийца двадцати
Трех лет был привезен в больницу,
На хирургическом столе
Ночь пролежал самоубийца.

Над ним шаманили врачи,
Как боги, заново творили,
Все разглядели, все учли,
Все по порядку разложили.

Он поправлялся день за днем,
Он выжил — против всяких правил.
Но хирургическим путем
Пороки сердца не исправить.

В глазах — угрюмая вражда,
Последних чувств стихает пламень,
И вновь с восьмого этажа
Он на асфальт летит, как камень.

***

Чтобы проникнуть в суть явлений,
Сколи у вазы черепок.
Представь, что ты — афинский гений,
Тебя прогнали за порог,

И оглянись:
Квартира, пьянка,
Бутылку пива держишь ты,
Душа — наполненная склянка,
Судьба — распитые мечты.

С испугу, с пьяного азарта,
Пока сомнения кричат,
Скорей бери себе плацкарту
На Петропавловский — Камчатск.

Когда придешь на полуостров,
Поймешь и сам не будешь рад:
Проникнуть в суть вещей так просто —
Сложнее выбраться назад.

Антон Вдовин

***

Сияла ночью в апреле задумчивая звезда
на вороненка, выпавшего из прохудившегося гнезда,
на вороненка, оторванного от бледноротых своих.
Но был небесный купол так осторожен и тих,
что казалось, под небом ничего не произошло.
И только мать-ворониху точно радугой обожгло:
он лежал, скукоженный, чернея там, внизу,
и не было признаков жизни ни в одном глазу,
И ни в едином перышке, ни в голосе, ни в коготке.
Темнота, сгущенная вокруг, и около, и вдалеке,
тянула песню, мол, всякий когда-нибудь упадет,
помимо этого света, мол, существует и тот,
помимо этого света, мол, существует и тьма,
в которой каждый рискует сойти с ума…
Он падал теплым комочком в безликую пустоту,
хватая клювом воздух беспомощно на лету.
А пустота, как известно, сама по себе пуста…
Сияла ночью в апреле задумчивая звезда.

Снег

Св. Дудиной

Белый снег — в январе. Но в апреле падает черный —
мокрый снег, почерневший там-там, на куличках у черта.

Белый снег — и природа готовит образчики прозы.
В середине весны с черным снегом нагрянут морозы-

холода. Ты пройдешь по бульварному льду — вся сквозная —
где маячит вослед бессловесно реклама ночная,

и скользнешь за порог, обозначенный теплым уютом,
где семейные рассортированы, как по каютам.

Твой законопослушный супруг, с неизменной газетой
встав с дивана, блеснет златоротством за чайной беседой,

вопрошая в упор: “Где была? А, ну да… у подруги!”
Падал снег в январе, и в апреле, и в замкнутом круге.

***

Все равно я уйду в одиночество,
погружусь в холостяцкий быт.
Вспомяни мое имя-отчество
среди прочих своих обид.

Для меня ты любви наместница
на сегодняшний день. Но потом
зрелым счастьем пускай наметится
твой уютный семейный дом.

Гибки стебли у дикой мяты,
живописные — вдоль перил.
Я ромашки дарил помятые
до тебя — и тебе дарил.

Но, в реальной судьбе выстаивая,
сидя вечером у огня, —
где-то там, позади оставленного,
ты запамятуешь меня.

Силясь прежнюю память выреветь,
силясь вырвать ее изнутри,
Все равно я уйду за три-девять,
Все равно ты уйдешь — за три…

Андрей Шонохов

***

Ломился яблочный посад
под игом чисел свиристящих,
летящих по снегу в Багдад
иль в Богданович… Н-но не дальше.
Эритроциты — вдрызг! В снегу —
огрызки яблочной диеты.
Пирует местный какаду
и колет клювом друзы лета.
Бокалы вдребезги — в ладонь.
На слух — хрусталь, благодаренье.
Свежемороженый огонь!
Крылатое пищеварение.

Дворник

Мне каждой осенью — до слез…
Что листья падали, что птицы
в чужие гости собрались —
и без вещей.
А я не падал!
Не летал.
Не прорасти и не вернуться.
Считать по осени года
и просчитаться…
Когда небесный хлам с растений,
с гнездовий тронется
и мимолетно меня заденет,
присмотри
за этими вещами…
Если хватит…

Лукоморье

Острыми коронами расчесав циклоны,
золотую лиственность рассорив на грязь,
искренние, голые тополя в воронах
прозябают во поле. В корень разорясь,
птицами незрелыми принакрылось дерево.
Время недалекое ходит по цепи —
все вокруг да около хмурого да серого
колышка с табличкою, в коей от руки
выписаны буквами, выписаны цифрами,
никому не ведомы, страсти — не по мне ль?

Былье

Дозрели деньки до усталости
да все полетели с плеч.
Лежу вот
в цветах побежалости.
Ну, трогай по-белому,
печь!
Помалу
по свежей скатерти
не едем — едим как будто
от нашей
Макоши-матери
молозиво первопутка…
Текущее одиночество,
пустое, как слово
“быль”.
И сказку
проехать хочется,
и смену белья забыть.

***

Дед лежал на печке да чесал кота…
Сказка бесконечна: детство, темнота.
Разыгрались дрожжи, расплясалась печь;
с бражки обезножев, оставалось петь.
Выплывать на стрежень в Стенькиных челнах
да вздыхать о прежних сладких временах.
Нынче у заплота беленький батон
свежего сугроба замесил циклон.
Стужа зарумянит корочкою наст,
из ночи достанет, к солнышку подаст.
Времечка парного дедушка нальет,
будет завтра новый безымянный год.
Будет завтра банька. Будет выходной.
Будет папа-старенький бражку пить со мной.
Повернется котик на другой бочок.
Детство не воротит пьяный старичок!

Потеря

Золотого неба перстень
в ночь далеко закатился.
Не открылось сердцу сердце,
разговор не получился.
Золотым пятном родимым
месяц в памяти ночует.
Золотое слово “милый”
сочинили губы всуе.
Золотая рюмка водки
в зыбком времени растает.
Жизнь земная — что находка,
зряшная и золотая.

Дмитрий Рябоконь

***

Пустое кафе закрыли, и некуда было деться.
Дальше вода повторяла ступени летней веранды.
Хотелось найти укрытье, внимательно оглядеться…
Обратный путь преградили глухие официанты.

Дикие звезды горели глазами черной пантеры.
Ночь кралась бесшумно, зверем, чьи лапы — ловушка звука.
Идти по глубоким водам уже не хватало веры.
Стремительно приближалась, готовясь к прыжку, разлука.

Мыс Феолент

Лучше быть одному и смотреть на спокойное море.
И на горы смотреть. И не думать: что было, что стало?
Догорает заря. Меркнет солнце в рассеянном взоре.
И не жалит уже беспощадное желтое жало.

Лучше быть одному и смотреть, как короткую ленту
Разрезают часы. Остывает прибрежная галька.
Фиолетовый мыс кто-то ночью назвал Феолентом.
И крылатая ночь скрыла пляж фиолетовой галькой.

Нужно встать и пойти. Но едва ли поднимешься с пледа.
Нужно встать и пойти. Только медь не нужна на прощанье.
Потому что гора в темноте совершает победу,
Постепенно лицу придавая свои очертанья.

***

Триера плывет по волнам. За плечами — Афины
И шумный Пирей. И беспечно резвятся дельфины,
И незачем ждать, что ответит дельфийский оракул, —
Его откровенья бессвязнее детских каракуль.

В последнее время меняются часто законы,
Броженье вина переходит в броженье знакомых,
Становится меньше земля и вдали пропадает,
Где жертвы приносят, а после на жертвах гадают.

За мокрой кормой остается соленая пена,
И сладкою песней своей охмуряет сирена,
И, если поднимется шторм и покажется остров,
Кто знает, спасение в нем или щепки и остов.

***

Это пламя тебя не спалит, это пламя лишь листьям опасно,
И поэтому зелень плюща не нужна, чтоб тебя защитить.
По осенним холмам и лесам, по уснувшим долинам напрасно
Мы идем за тобою вослед — мы не в силах тебя умолить.

Дозревал золотой виноград, и тяжелые гроздья, казалось,
Забираются прямо в дома, обвивая их стены лозой,
Словно каждая сочная гроздь от расправы грядущей спасалась
И искала лазейку в окне, совладать не умея с собой.

Где менад и сатиров возня? Замолчали тимпаны, свирели,
Одряхлел твой учитель Силен, Пан в пещере залег отдохнуть.
Есть у нас и зерно, и вино, но уже отшумело веселье,
И поэтому мы, Дионис, не теряем из вида твой путь.

***

Л.Б.

Ты мне стала ближе, чем жена, а жена мне больше не жена;
Снежная, холодная постель — не моя постель,
Где с утра на белой простыне следопыту сонному видна
Строчка, убегающая вдаль… Но метет метель.

Строчек не читая, все пойму. И неважно, кто их написал.
Главное, что буквы — не мои, не мои следы,
От которых хочется уйти в комнату, где суетный вокзал
Постепенно комнаты жилой приобрел черты.

***

Период дождей просрочен,
Октябрь не попался в сети…
Такая сквозная осень,
Что взору видны столетья.

Сквозь ветви пустых деревьев
И приторный запах тленья
В такие сквозные двери
Увидишь семь дней творенья.